Клио

Есть такие исторические события, о которых невозможно ни вспоминать, ни думать без щемящей тоски, без горечи, без острой боли. У каждого эти болевые точки свои: к чему душа приросла, из чего выросла.

Для меня это блокада Ленинграда, «Пражская весна» и Гражданская война в Испании.

Помню, мы были на экскурсии в Альгамбре: испанка, прилично владевшая русским языком, то ли выросшая, то ли учившаяся в Советском Союзе, с нескрываемыми возмущением и обидой рассказывала о том, как Наполеон расстреливал из пушек наследие Гранадского эмирата, называла французов варварами и дикарями.

Но думаю, повинен в этом не только Бонапарт: в 1938 Франция если не на международной арене, то в глазах испанцев тоже выглядела не лучшим образом, и это не забывается.

«Если русские нам продадут самолёты, мы сможем выстоять. Неужели Советский Союз выиграет от разгрома Франции? Гитлер пойдёт на вас… Мы просим об одном: продайте нам самолёты. Мы решили послать в Москву Пьера Кота. Вы его знаете — это ваш друг. Не думайте, что все прошло легко, многие возражали… Но сейчас я говорю с вами не только от себя. Сообщите в Москву… Если нам не продадут самолётов, через месяц или два немцы займут всю Францию».

(Я невольно вспомнил лето 1936 года, когда представители испанского правительства повторяли в Париже: «Если Франция нам не продаст самолётов, мы погибнем».)

Илья Эренбург. «Люди, годы, жизнь»

Удивительно, насколько человечество ничему неспособно научиться: мы ходим даже не по спирали — по замкнутой окружности, каждая точка которой абсолютно равноудалена от центра; никакого продвижения.

В этом смысле история, пожалуй, — самая бессильная из наук.