Павел Селуков. «Добыть Тарковского»

Павел Селуков — почти мой ровесник (не все же читать о прошлом и вечном). По счастью, это не единственное и не главное его достоинство. Моя старшешкольная и раннестуденческая юность без труда узнается в его рассказах: будь то демонстративная вызывающая бравада с матерком вперемешку с Малевичем и Тарковским или элементарное отсутствие достаточного словарного запаса для будоражащей еще не закаленное молодое сознание на стыке девяностых-двухтысячных окружающей действительности, бурные эмоции по поводу которой можно выразить предельно кратко и емко несколькими словами. Всем понятно. Но и это — правда жизни — еще неочевидное литературное достоинство. (Хотя «считывание языковой фактуры» у Павла феноменальное!)

В рассказах о трущобах пермских окраин есть много того, что вспыхивает то здесь, то там осколками разбитого зеркала, поймавшими солнечный луч в неопределенного цвета грязно-гнилой пожухлой траве: честь, достоинство, трусость, мужество, обостренное чувство справедливости, муки осознанного нравственного выбора, сострадание, снисхождение, любовь к каждому, к любому, хотя не любой ее заслужил.

Немещанское содержание дополняется изяществом формы: юмором, остроумными сюжетными перевертышами, заигрыванием с Тарантино, Кундерой, Достоевским и далее по списку. Ненавязчивый дух постмодерна, подсмеивающийся над собой.

Фред Астер и Джеймс Дин. Остальные — отрыжка богов. Фред — это танец. Джеймс — это смерть. Барышников называл Фреда гением. Барышников кое-что понимал в гениях — он дружил с Бродским. Брандо называл гением Джеймса. Брандо кое-что понимал в гениях — он смотрелся в зеркало.

«Почти влюбился»

Один раз струсил. Обычно не, а однажды да. Раньше были сомнения: в ад там, или в рай, или ещё куда. А после того, как струсил, сомнения отпали. Что бы я не написал, кого бы ни спас, как би ни жил — ад неминуем.

«Тристана и Ланселот»

Осень. Сплю, как заколоченный. Небо превратилось в непобеленный потолок. За окном пермскость. Грязь решетниковская. Путинское бессилие. Надо делать революцию, но не сегодня, не сегодня. В пятницу, может быть. Или в субботу. Сегодня дел невпроворот. У меня всегда дел невпроворот, если вдуматься, потому то я каждый день с похмелья.

«Никчёмыш»

На рыбалку пошёл. Первый раз в жизни. Подруга зазвала. Боевая очень женщина. Рыбачит, охотится на дельфинов, пьёт ром. Не будь, говорит, девочкой! Пошли. Я когда с ней познакомился, весь вечер по её телу губами шарил — член искал. Слава богу, не нашёл. Не люблю я члены в неожиданных местах. Я с виду брутальный, а внутри нежный, как тубероза. А она наоборот. Смеётся хрипло. Грудью поводит. Курит «Camel». Спички о каблук зажигает.

«Нежный мальчик»

Особенно мне не давалась алгебра. Однажды меня вызвали к доске за десять минут до конца урока, и все десять минут я мыл доску. Возможно, это было самое длительное мытьё доски в истории человечества. Во всяком случае, я утешаю себя этой честолюбивой мыслью. Я исполнял театральную сценку. Тупень у доски. Например, я уронил тряпку и как бы случайно, торопясь поднять, пнул её в другой конец кабинета. Уронил линейку. раскрошил мелок. Смеялись все. Я смущённо улыбался. Полноте, дескать, я и вприсядку могу!

«Тупень и девушка»

Я к чужой смерти привыкший. Свою вот, наверное, не переживу, а чужую — запросто. Все умрут, а я останусь, думаю я в такие минуты. А раньше думал — боже, как страшно жить! Как вы понимаете, на Ренату Литвинову я тоже заглядываюсь. Если не заглядываться, то это как не есть после шести. Правильно, но чего-то, знаете, не хватает.

«Бориска над Камой»

В двадцать девять лет мантулить разнорабочими как-то стрёмно. Нет, сама по себе работа нормальная, просто пока руки заняты, всё время думаешь — а что дальше? Ничего, понятное дело. Вроде короткое слово, а такое глубокое, что в нём запросто утонуть можно.

Я стараюсь от этого омутка держаться подальше. если не получается, я начинаю перечислять, чего именно не будет: своей квартиры, больших денег, крепкого здоровья, новой любви, неодиночества, красивой смерти за правое дело, некрасивой жизни за правое дело автомобиля.

«Заячья кровь»

Первый год Коля осваивал сериалы. Второй год сериалы осваивали его. На третий год Коля взвыл. Нет, у него были друзья, но все они почему-то спивались, брошенные гормонами на погибель, а Коля спиваться ещё не хотел. Он хотел жену и детей. Желательно завтра, а лучше вчера. Или хотя бы жену. Я виню в этом Колину необразованность. Будь он образованным человеком, без труда бы подвёл под свой расколбас годную философскую базу, где и нонконформизм, и ницшеанство, и саморазрушение, и песни Кобейна, и стишки Поля Верлена. При такой поддержке Коля бы не кочевряжился, а запросто спился, вместо того чтобы стонать в потолок.

«Найти женщину»

Проснулся. Ветер дул согласно моему настроению — откуда-то с севера, обдавая окно Ханты-Мансийском. Согласно моему настроению лил дождь — капли не превращались в шарики, приближаясь к земле, а противоестественно вытягивались занозой, норовя иссечь. Бурые ручьи чужой лени поставить высокий бордюр возле газона текли вдоль обочин согласно моему настроению. Стекло моё, всунутое в видавшую виды деревянную раму, пропускало влагу. Влага скапливалась на подоконнике скверной лужицей, в центре которой, как фрикаделька, лежала круглая муха, не проявляя дыхания. Я не знаю, умерла ли она от осени или утонула, потому что не умела плавать.

«Бобыль»