Я здесь живу...
To be myself is something I do well
«Хармс» Красноярского театра кукол
Трудно сказать что-нибудь о Пушкине тому, кто ничего о нём не знает. Пушкин великий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин. И Бисмарк по сравнению с Пушкиным ничто. И Александр I, и II, и III — просто пузыри по сравнению с Пушкиным. Да и все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь.
А потому вместо того, чтобы писать о Пушкине, я лучше напишу вам о Гоголе.
Хотя Гоголь так велик, что о нём и писать-то ничего нельзя, поэтому я буду всё-таки писать о Пушкине.
Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу.
О Пушкине
Кому и чем помешал Хармс?..
Что-то из Гоголя, немного — от Зощенко, чуть-чуть — в духе Ильфа и Петрова, в чём-то — О’Генри, где-то слышны переклички с «Двенадцатью». Моё знакомство с обэриутами было довольно поверхностным и ограничивалось вершками из школьной программы, и это совершенно напрасно.
Удивительно, что это можно заразительно поставить в театре: но поди ж ты — я обзавелась трёхтомником Хармса.
«Начало очень хорошего летнего дня»: многоголосие просыпающейся большевистской улицы, разухабистое утро рабочего класса — симфония раннего, нарождающегося совка.
Вот бутылка с водкой, так называемый спиртуоз. А рядом вы видите Николая Ивановича Серпухова.
О явлениях и существованиях. №2
Пушкин и Гоголь, два чертёжника на крыше, рассуждают об экзистенциальных проблемах, хотя где она, эта самая экзистенция Николая Ивановича?.. «Полное отсутствие всякого существования, или, как острили когда-то: отсутствие всякого присутствия». Только бутылка и существует. Вездесущий, всеобъемлющий спиртуоз.
Спасительный кооператив для Маши, нашедшей гриб, оборачивается безвременной гибелью, безобразием и настоящим скандалом, сопровождаемым толпой праздных зевак.
Толпа готова была хоть до самого вечера стоять около кооператива, но кто-то сказал, что в Озерном переулке из окна старухи вываливаются. Тогда толпа возле кооператива поредела, потому что многие перешли в Озерный переулок.
Кассирша
Событийный мир Хармса обыден и скуп, бесхитростен и незамысловат. Нелепые происшествия большого города. Скудная романтика городской бедноты.
ОНА: Вы, значит, сами ходите за хлебом?
Я: Не только за хлебом; я себе всё сам покупаю.
ОНА: А где же вы обедаете?
Я: Обыкновенно я сам варю себе обед. А иногда ем в пивной.
ОНА: Вы любите пиво?
Я: Нет, я больше люблю водку.
ОНА: Я тоже люблю водку.
Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел бы когда-нибудь с вами вместе выпить.
ОНА: И я тоже хотела бы выпить с вами водки.
Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи?
ОНА (сильно покраснев): Конечно, спрашивайте.
Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в Бога?
ОНА (удивлённо): В Бога? Да, конечно.
Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить водки и пойти ко мне. Я живу тут рядом.
ОНА (задорно): Ну что ж, я согласна!
Я: Тогда идёмте.
Старуха
Вслед за спектаклем продолжается литература.
Прежде чем притти к тебе, я постучу в твоё окно. Ты увидишь меня в окне. Потом я войду в дверь, и ты увидишь меня в дверях. Потом я войду в твой дом, и ты узнаешь меня. И я войду в тебя, и никто, кроме тебя, не увидит и не узнает меня.
Ты увидишь меня в окне.
Ты увидишь меня в дверях.
В 2 часа дня на Невском проспекте или, вернее, на проспекте 25-го Октября ничего особенного не случилось. Нет-нет, тот человек возле «Колизея» остановился просто случайно. Может быть, у него развязался сапог или, может быть, он хочет закурить. Или нет, совсем не то! Он просто приезжий и не знает куда идти. Но где же его вещи? Да нет, постойте, вот он поднимает зачем-то голову, будто хочет посмотреть в третий этаж, даже в четвёртый, даже в пятый. Нет, смотрите, он просто чихнул и теперь идёт дальше. Он немножечко сутул и держит плечи приподнятыми. Его зелёное пальто раздувается от ветра. Вот он свернул на Надеждинскую и пропал за углом.
Восточный человек, чистильщик сапог, посмотрел ему вслед и разгладил рукой свои пышные чёрные усы.
Его пальто длинное, плотное, сиреневого цвета не то в клетку, не то в полоску, не то, чёрт подери, в горошину.
А Надеждинская — это улица Маяковского.
Грустная сардоническая улыбка окружающего мира, в котором ничего не меняется.
Жаль, что получилось всё больше про литературу, но я благодарна красноярцам за это открытие.
Однажды я вышел из дома и пошёл в Эрмитаж. Моя голова была полна мыслей об искусстве. Я шёл по улицам, стараясь не глядеть на непривлекательную действительность.
Кому и чем он всё-таки помешал?..
Я здесь живу... 
Недавние комментарии