To be myself is something I do well
Играем и слушаем, что хотим. Как хотим. Это и есть джаз. Freedom.
Биг-бэнд в Большом зале Дворянского собрания — в каком-то смысле, конечно, хулиганство. Беззлобный способ подёргать достопочтенную, чопорную, невыносимо манерную публику филармонии, пошатать её чванливость, её устои, её привычки.
Если я намурлыкиваю себе под нос что-то инструментальное, то чаще всего это не первый концерт Чайковского, не второй или третий Рахманинова, не третья часть шумановского и не первая Грига или Шопена, а второй фортепианный концерт Брамса, какая-то из его четырёх частей.
Я обожаю этот концерт, у меня есть любимые записи, но я часто хожу его послушать, когда играют; обычно вместе с четвертой симфонией.
С одной стороны, второй концерт Рахманинова кажется беспроигрышным вариантом в любой ситуации. С другой — так хорошо, как его, не так-то много произведений знаешь.
От обсуждения и комментирования подобных проектов и разных конкурсов я стараюсь держаться в стороне. Я следила за «Голосом» первые, наверное, два сезона: у меня было ясное представление о том, что бы мне хотелось увидеть/услышать/найти в нем. После так как стало очевидно, что мои взгляды на развитие популярной/эстрадной музыки в стране с политикой «Первого канала» расходятся, я бросила.
Приглашение Хиблы Герзмава в наставники сподвигло меня включиться снова, но это — увы! — проект не реанимировало: пожалуй, это окончательное разочарование без любых возможных будущих «а вдруг!»
Тринадцатый сезон выглядел и звучал как ширпотреб в не самом хорошем смысле этого слова.
Что такое джаз? Молодость и свобода, драйв и музыка, равная жизни (или жизнь, равная музыке?), безграничная энергия, способная заряжать. Что такое Чайковский? Наше всё, как бы пошло это ни звучало.
Прелюдии сменились экспромтами, мазурками и вальсами. Давно меня так не увлекал Шопен. Притом что я предпочитаю более теплый, мягкий, нежный, лиричный звук рояля с вкраплениями пронзительного блеска, смелый, светлый, безудержный, звонкий Шопен Станислава Бунина открывает какое-то другое измерение этой музыки.
В музыке меня стало крайне трудно чем-то удивить; открытия случаются все реже, почти никогда. Даже просто не выключить через несколько секунд то новое, что кто-то неизвестный напел, хочется нечасто. Тем счастливее нежданные откровения.
«Поп-механика» с Виктором Васнецовым, конечно, не сравнится, поэтому вдоль канала Грибоедова длиннющая очередь в корпус Бенуа, а в Мраморном дворце довольно безлюдно.
Бранденбургские концерты, как и вся музыка Баха, как и барочная музыка в принципе, — это предельная отвлеченность от земного бытия, от низменных страстей, от бытовых забот.
Попалась я, конечно, на оркестр кинематографии и Сергея Скрипку.
Недавние комментарии