Михаил Елизаров. «Земля»

На тот момент для меня не существовало категории «личной смерти». Это уже много лет спустя мне разъяснили мои сумрачные учителя, что не энгельсовский обезьяний труд, а именно смерть сделала человека человеком, что осознание собственной смертности и является нашим настоящим рождением. Смерть принимает нас в люди.

Лучшая прививка от любых заигрываний, не то что романа со смертью — отечественный ритуальный бизнес. Здравоохранение, конечно, тоже — пусть не прибавляет желания жить, но от идеи умирать избавляет решительно и надолго, — но морги и кладбища вне конкуренции в этом душеспасительном деле. Их глубинный цинизм, замешанный на бандитских разборках, обыденности кажущихся непосвящённым кощунственными слов и забот, необходимости кому-то выполнять ежедневную скорбную работу — не трагикомедия, чернеющая в стремлении преодолеть страх небытия, а та же нормальная жизнь, увиденная с другой стороны могильной ямы, снизу вверх. Из-под черенка лопаты.

Не менее от этого естественная, чем всё остальное, случающееся каждый день.

Конечно, в таком окружении можно рехнуться, и выбраться из этого пьяного пограничного морока, избавиться от таящейся в самых простых привычных вещах дьяволиады — как протрезветь после длительного запоя, вырваться из железных лап кровожадной нечисти, кладбищенской мафии с замашками профессоров чёрной магии и депутатов Государственной Думы.

---

Роман, как и положено, начинается с детских воспоминаний: о Ленинграде, Москве, «малой родине», об игрушечном кладбище.

Город Рыбнинск был очень живописным, словно декорация для фильма про девятнадцатый век. Отец как-то съязвил, что Рыбнинск — это архитектурный памятник на могиле русского купечества третьей гильдии.

Семейные сцены, развод родителей, стройбат.

— Сергей, ради бога, не тошни. Ии лучше телевизор посмотри…. — а потом встала и ушла на кухню. И даже не оглянулась посмотреть, что сотворили с отцом её убийственные слова.

Потом была присяга — единственный день за всю мою службу, когда я подержал в руках оружие.

Дискотека 90-х, первый секс, первая вырытая могила, дембель.

Сразу из четырёх колонок умц-умцали ранние девяностые. В центре зала выплясывали бухгалтерия и отдел кадров. Аллегрова как раз допела про Андрея и завела про младшего лейтенанта — прям к нашему появлению.

Недолгие метания после армии в поисках себя (Володя Кротышев), Загорск, брат (Никита), его девушка (Алина), ООО «Реквием».

Никита свернул в небольшую, подсобного вида улочку, состоящую из тянущихся блочных заборов, технических малоэтажных построек, с тетрисом разрухи на облицованных белой плиткой стенах.

Похоронный бизнес, снова девушка брата, уже в твоей постели, кот Шрёдингера, Блез Паскаль. (Где-то он мне попадался недавно — да, точно, в «Моём американском дядюшке» Алена Рене!)

Рациональнее верить в Бога. Веруя, ты ничего не теряешь, ну, разве потратишься на молитвы, обряды, вынужденный аскетизм. Безверие незатратно, но в случае существования Бога расплатой будут вечные муки. То есть в сухом остатке Паскаль полагал: «Кто верит и ошибается, ничего не теряет. Кто не верит и ошибается, теряет всё…»

Похоронная мафия местного значения (Мултановский, Гапон, Шелконогов), «Элизиум», чоповские потасовки на задворках больницы, где-то между заборами патологоанатомического отделения и морга.

Бурный роман («Бесишь. Скучаю»), любовный треугольник, дуэль. Худший Новый год.

— Володя, ты замуж зовёшь или опять истерики по поводу Никиты закатываешь? Вот, ей-богу, уже высыпало от этой хуйни!

В преображённом виде возвращается кладбище.

Да много чего: хмурое небо до самого горизонта, белую бесконечность кладбищенских аллей, памятники под серебряным покровом забвения, кресты в нахлобученных снежных шапках. В общем, элегия в чистом виде.

И сакральный смысл лопаты: с длинным черенком, с черенком покороче, малая пехотная и совковая; кирка и лом.

Но вот что я тебе скажу с высоты моего скромного опыта. Скорбь на кладбище, безусловно, присутствует, но носит ну о-о-очень локальный характер. А вот со смертью там реально туго. Зато в огромном количестве можно обнаружить останки смыслов.

— Какие останки? Каких смыслов?

— Преимущественно смыслов жизни — их там сотни и тысячи, и все спрессованы до габаритов надгробной плиты.

И кладбище — не место, а пространство.

Новый виток в карьере, новые разборки. Живой журнал, философия, анестезиология. Или — наоборот. Боль расставания, пьяный угар, загробный мир, потусторонний, по крайней мере.

Принялся за чтение и оторопел. Учебник безжалостно унижал меня каждой строчкой. Вроде бы понятные по отдельности слова вместе не складывались в смысл. Я чувствовал себя кромешным идиотом.

И — возвращение, спасение, почти воскресение. Какое счастье почувствовать себя обычным человеком на обычном диване в обычной квартире. Обычное мещанское если не благополучие, то хотя бы умиротворение.

И бесконечный этот день тоже закончился.

---

Я читала «Землю» почти год назад, в полубреду болезни, сначала своей безымянной, потом — никитиной микоплазменной пневмонии, и всё никак не могла собрать с тех пор свои беспорядочные мысли, организовать их хотя бы в подобие внятного высказывания. Похоже, это все ещё не удалось, но спустя год следует признать, что роман произвёл сильное впечатление и по-прежнему не отпускает. Может быть, будучи высказанным, отпустит теперь. Заставит вернуться однажды.

Это тот редкий случай, когда во многом не соглашаешься с автором, но не можешь не признавать его литературных достоинств.

---

Спустя какое-то время меня занесло случайно в «Свиное рыло» на лекцию о бесовщине в произведениях Аркадия Гайдара. Михаил Елизаров как незаурядный писатель и человек интересен, даже если у тебя с ним нет или почти нет точек соприкосновения. А после я добралась до «Судьбы барабанщика», которую обошла вниманием в детстве.