Юкио Мисима. «Золотой храм»

«Золотой храм» преследовал меня так же долго и неотвратимо, как воспоминания Эренбурга, незримо присутствуя на втором, третьем, десятом плане недочитанной книгой, не брошенной, но — отложенной на потом.

Впервые я открыла роман лет двадцать назад, и с тех пор небольшими глотками, время от времени, иногда с долгими перерывами, читала его по несколько страниц, каждый раз наслаждаясь неторопливой размеренностью вдумчивого повествования. Удивительно, что, возвращаясь к роману снова, не приходится мучительно восстанавливать сюжет, вспоминая произошедшие события и имена героев: всё свежо в памяти, как будто было только вчера. Возможно, это эффект невероятно насыщенной прозы Мисимы, с очень высокой плотностью выразительности, которая не теряется даже в переводе.

Послевоенная Япония представляется нескончаемой ранней осенью, тёплой и дождливой, без солнца и света, по-морскому хлюпающей и влажной, густой и тягучей, с туманом, от которого хочется протереть глаза, и холодным воздухом по утрам. Неудивительно, что Мидзогути пытается сбежать от этой длящейся бесприютности, вырваться, выкинуть что-то, способное разбить вдребезги привычный уклад окружающего покоя. Проскальзывают иногда, как проплывают за окнами, если едешь в поезде или автомобиле, яркие витрины борделей Киото, но это — не мир романа Мисимы, не жизнь Мидзогути, нищего послушника при буддийском храме Кинкаку-дзи, мечтающего стать его настоятелем, а — лишь параллельная реальность, далёкая и не достижимая, текущая за стеклом.

Если сказать, о чём «Золотой храм», — он об одиночестве, описанном с той высочайшей степенью пронзительности и изящества, на которую способна японская культура, незнакомая, вечно загадочная и неумолимо привлекательная. Из этой непреодолимой неприкаянности есть только два исхода — глубоко внутрь себя и спалить всё дотла. Выбор в двадцать лет кажется очевидным.

Я почти не знаю японской литературы, но из того немногого, что читала, возникает ощущение неожиданной близости её с русской, гораздо большей, чем с американской и всеми европейскими за исключением, может быть, шведской.