Август. Город N

Лист смородины груб и матерчат.

В доме хохот и стёкла звенят,

В нём шинкуют, и квасят, и перчат,

И гвоздики кладут в маринад.

Б. Пастернак. Бабье лето

Последние дни августа манят на воздух, за город, подальше от шумной суеты большого мегаполиса. Неброское обаяние яркого, но уже непалящего солнца, чистого, но немного усталого неба; зелень ещё не пожухла, но уже нет в ней июньской сочности: лес, луг, трава у реки готовятся желтеть и засыхать.

Провинциальный город никогда не просыпается окончательно: одинокие шестнадцатиэтажки — не более, чем иллюзия каменных джунглей, пустынный бульвар и заброшенная эстрада у старого дома культуры — тщетная попытка оживить спящую глубинку. В свете ночных фонарей они мертвы почти так же, как в ясный пыльный и уже не знойный полдень, но зато с наступлением темноты, в лунную ночь в них, без сомнения, больше романтики.

Только деревенская окраина — тянущаяся бесконечно, вплоть до самого кладбища улица с кирпичными, каменными, бревенчатыми не более чем в два этажа домами, с большими огородами на склоне, теплицами, банями, сараями и курятниками живёт своей пусть неспешной и размеренной, но полной жизнью: здесь кукарекают петухи, заливаются лаем собаки, дымятся бочки, в которых жгут мусор, и звенят пронзительно бензопилы.

Здесь удивительно уживаются рядом вывески прошлого века и ультрамодное кафе с приличной итальянской кухней, лошади, цокающие копытами по асфальту, и ревущие трактора, хрущёвское панельное домостроение и витиеватого вида коттеджи.

Ничем не примечательный город N проходит по касательной: первая или даже вторая производная, — но, узнавая его всё больше в ходе велосипедных прогулок по выходным, я проникаюсь его захолустным очарованием, так не похожим на утомительный великосветский шарм северной столицы.

Неподалёку была дача А.К. Толстого; усадьба не сохранилась, и остался только огромный не слишком ухоженный парк вдоль узенькой мелеющей реки.