Алексей Иванов. «Ёбург»

И тогда явился Ёбург. Название вызывающее, наглое, хлёсткое, почти непристойное. За него можно было и по морде получить. Но так выбрал язык, а он знает технологии семантики и чует магнитное притяжение коннотаций.

Даже на слух энергичное и краткое название Ёбург как-то соответствует сути того Екатеринбурга — города лихого и безбашенного, стихийно-мощного, склонного к резким поворотам и крутым решениям, беззаконного города, которым на одной только воле рулят жёсткие и храбрые, как финикийцы, лидеры-харизматики.

Хулиганское имя Ёбург — символ прекрасного и свободного времени обновления.

Алексей Иванов способен удерживать внимание читателя на протяжении сколь угодно большого числа страниц, даже если это не захватывающий триллер с мистическим уклоном, как «Псоглавцы», «Комьюнити», «Пищеблок» или «Тени тевтонов», а всего лишь non-fiction, история одного мегаполиса, пусть и со всеми его изгибами, вывертами и пластами.

Конечно, тогда ещё и речи не шло о каком-то выборе между коммунизмом и капитализмом. Но вопрос звучал повсюду в СССР, и город Свердловск дал весьма репрезентативные ответы.

Сообщество Свердловского МЖК и сообщество клуба «Каравелла» оказались социально успешны, потому что окрыли себя идеалам, реабилитировали ценность коллективизма. А сообщество любителей фантастики и сообщество Свердловского рок-клуба оказались социально успешны, потому что открыли себя миру, всему многообразию западной культуры. В общем, были реализованы обе программы самоспасения. Но ни одна из них не спасла. Ни одна не совпала с будущим.

С будущим полностью совпал только Борис Ельцин.

Обитая в пределах КАДов Петербурга и Москвы, трудно поверить, что не только жизнь, но и история может быть другой. Урал — загадочное логово сказочников, хитников, культурного андеграунда и авангарда, промышленников, бандитов и олигархов, политиков и бескорыстных борцов за правду.

Шатия Баковая называлась «Май» — движение трудящихся за социальные гарантии. За свою долгую и бурную карьеру Антон Баков насоздавал множество социальных фантомов — странных организаций, которые на деньги Баковая имитировали общественные институты. Чем они были? Партиями? Профсоюзами? Коммерческими структурами? Экстремистскими группировками? Криминалом? А ни тем ни этим. Какие-то привидения гражданских позиций. Эскадрон химер летучих.

Ёбург — город с обостренным чувством федерализма, какой-угодно самостоятельности: экономической, политической, культурной.

При всём огромном общественном интересе к свердловскому року и при всей известности Пантыкина пресловутых пятнадцати минут славы ему почему-то не досталось. Возможно, причина этого — первое образование. Пантыкин и в музыке был инженером: монтировал звуковые композиции как технические конструкции, понимал законы гармонии как правила сопромата. Он сооружал произведения по жёстким технологиям: художественные решения были оптимальны и эргономичный, рационализм не позволял рисковать в неуравновешенности и всегда требовал надёжных точек опоры в классических форматах рок-н-ролла. Инженер Пантыкин вычислил параметры резервации небесных сфер, и у него ничего не гремело.

С этой точки зрения всё, что называлось свердловским роком, рок-музыкой не являлось. Пантыкин потом скажет, что табличка «русский рок» приколочена к некоему социальному феномену, который берёт начало в бардовском движении, а не в рок-культуре Европы и США. «Русские рокеры не играли рок, они играли в рок», — добавит горечи Пантыкин.

Это не Азия и не Европа, не центр Вселенной, но и не город на распутье — он сам по себе, самодостаточный, независимый: не путь, но — место, особое, ограниченное заповедной линией ЕКАДа.

Странно и удивительно, что мы существуем в границах одной страны: если девяностые легко узнаются и отзываются мутной ностальгией (тогда мы были молоды и на что-то надеялись), то вся остальная жизнь — как неведомое зазеркалье.

Наивное искусство существовало всегда, но скромно, как бы для себя, без гражданского звучания. А в «лихие девяностые» выяснилось, что нет формата, в котором современное искусство говорило бы о дне сегодняшнем адекватно. Привычный трезвый реализм не опишет безумную эпоху: её сюрреализм как-то не вписывается в здравомыслящую голову. Другие большие стили искусства тоже созданы для иных культурных ситуаций. Мощные художники — вообще великаны, их опыт не по плечу обычному гражданину. Остаётся только налив.

Общество, которому формы истрепали все нервы, в наивных художниках увидело носителей морали нестяжание, понимания, служения идеалам. Ну и пусть картинки намалёваны аляповато и нелепо, зато по-доброму. Художники оказались важнее своих картинок.

Я часто думаю о том, что Петербург, обосновавшийся на окраине империи, — не совсем и Россия. Ёбург — в самом центре, но, кажется, так же далеко от неё. Есть ли она вообще, непонятная, призрачная, иллюзорная? Вечное ненастье.

Всё бесперспективно, нас выплеснули на помойку, мы никому не нужны — и себе тоже. Люди — рабы не страстей, а мелких паскудств. Нет кары, нет награды. Всё случайно, всё тяп-ляп. Нет воли и морали, а потому нет героев. Нет свободы, хотя вроде бы никого особенно не угнетают. Нет образования, нет даже внятного представления о каком-то ином способе жить. Этот иной мир — либо смутные воспоминания детства, либо рекламные мифы, либо сюрреалистические кошмары постиндустриального урбанизма. Вот только постиндустриализм не хайтековский, в духе «Матрицы», а совковый, в духе «Ким-дза-дзы».

Этот омут засасывает, затягивает, не дает вырваться если не на волю, то хотя бы на поверхность. Кажется, что ты все время в каких-то дебрях.

У маленького человека в большом городе много разных обид. Начальство не оплачивает больничный. Пьянь орёт под окнами по ночам. Соседи затопили. В магазине хамят. Чиновники тянут резину. Не закрыли канализационный люк. Собака покусала. Не пустили по билету. Отключили воду и свет. Поцарапали машину. Потеряли посылку. Окатили на улице грязью. Не приняли жалобу. Не обслужили. Не предупредили. Отобрали. Сломали. Наврали. Кто поможет человеку? Бэтмен? Государство Российское? Нет, поможет общество «Сутяжник».

И — стремление к прекрасному, к идеалу, к абсолюту.

«Жажда совершенства кончается неудачей», потому что воплощение есть путь неизбежных утрат, однако «неудача рождает жажду совершенства».