Я здесь живу...
To be myself is something I do well
Людмила Улицкая. “Детство 45-53: а завтра будет счастье”
Меня удивляют люди, которые судят о писателе Людмиле Улицкой по обрывкам интервью и отдельным фразам, выдранным, скомпилированным и обработанным сильно идейными и очень избирательными журналистами. (Почему-то есть ощущение, что такие люди не читают несокращённых текстов и не слушают неурезанных бесед). Удивляют потому, что о позиции человека невозможно судить с чьих-то слов, но в ещё большей степени потому, что не утруждают себя чтением книг для того, чтобы судить о писателе. В результате рождаются парадоксальные и совершенно немыслимые сравнения с Диной Рубиной и Дарьей Донцовой. Бред!
“Детство 45-53” – не о коммунизме и не о государстве, не об антикоммунизме и антисталинизме; оно – о жизни человека в государстве, о том, какие разные люди и какие разные у них взаимоотношения с этим самым государством. Не плохие и хорошие, не правильные и неправильные, не правые и неправые, а – разные, всякие, каждый со своей правдой. Здесь нет оценок и суждений, и уж тем более осуждений: это история огромной страны, сохраняемая в письмах и воспоминаниях, которая живее, сокровеннее, ближе, роднее и понятнее записанного в многоумных учебниках по истории.
Собрать, сохранить, донести по крупицам до тех, кто уже не помнит и ещё не знает ничего или почти ничего о жизни в СССР, целую эпоху, целую страну: разве это не поступок?! Ведь память – это то, что делает из человека человека. Стоит только открыть содержание – и ты уже с головой в другой стране, в другом времени, в другом измерении. Тот самый “священный мусор”, сохранение которого бесценно. И оторваться от него невозможно, невозможно остановиться и не прочитать, не дочитать.
“Детство 45-53” – о том, как трудно делить людей на своих и чужих, на друзей и врагов, на правых и виноватых, на чёрное и белое, и в то же время как трудно этого избежать; о человечности. Из всех историй занозой в сознании засела одна – ““Свой” немец” Нины Вексман, школьницы, эвакуированной из Ленинграда в Сибирь в 1943 году и после войны, как и другие школьники, помогавшей на стройке, где работали военнопленные немцы. Один из них вырезал из досок и щепок игрушки, и одну деревянную куколку подарил Нине. Он увидела, как жадно он ел мутную жижу дымящейся баланды, и начала тайком таскать ему из дома хлеб, а однажды принесла папину старую рубашку. Однако кто-то из соседей это увидел и рассказал маме.
— Нина, что ты делаешь? Он немец!
— Мама, он такой голодный, у него руки дрожат, когда он хлеб берёт, ты бы видела!
— Нина, он враг, фашист!
— Мама, он мне фотографию показывал, у него дети – мальчик и две девочки, и рассказывал, как кого зовут, плакал и целовал фотографию.
— Ах, дети у него! А помнишь мёртвого мальчика во время блокады с вырезанными ягодичками? Я ещё тебе глаза закрыла, чтобы ты не смотрела. И как я тебя всегда за руку держала, боялась отпустить на минуту – у тебя щёчки пухленькие даже во время блокады были. Он во всём этом виноват! А как ты плакала, когда бабушка умерла, потому что вам, внучкам, свой хлеб отдавала, помнишь? Это всё его рук дело, Нина! И то, что евреев Орши расстреляли, всю папину родню, и твоих двоюродных сестричек – таких же, как его дочки, немца этого! Да попадись ты ему в тот момент, он бы тебя вместе с ними в яму бросил! А помнишь, как ты кричала от страха, когда лошадь споткнулась на льду, на Чуйском тракте, и наша кибитка прямым ходом в Байкал с обрыва понеслась, и свалилась бы, не зацепись мы чудом за берёзку одинокую! Это всё из-за него и таких, как он, Нина! А ты ему хлеб из дому носишь!
Я всё помнила – и мёртвого мальчика, лежавшего ничком на замёрзшей улице, и мёртвую бабушку, и прессованный жмых на обед, и столярный клей на ужин. Но худой оборванный человек, мастерящий игрушки, в моём сознании не вязался с обликом страшного врага.
Мама не смогла меня переубедить… <…> Жаль, что моя невестка не разрешает внучкам об этом рассказывать, потому что они сразу плакать начинают. Говорит, пусть лучше не знают страшного. А я думаю, надо знать…
И я думаю. И я понимаю маму, и я понимаю Нину, и не могу определить, кто правее. И думаю, что дети должны это знать и читать, и это счастье, если они плачут, переживая не только собственную боль.
Я здесь живу... 
Недавние комментарии