Я здесь живу...
To be myself is something I do well
Каренины
Некоторое время назад, вдохновившись длинными, долгими и горячими дискуссиями об «Анне Карениной» (о романе, об экранизации Соловьёва, о «театральном романе» Райта), я задала своим читателям вопрос о том, почему всё-таки не состоялся развод Анны и Каренина и, во многом поэтому, всё закончилось так, как закончилось.
Ответов оказалось немного, и я бы разделила их на две группы. Первая группа – причины скорее штампованные, порождённые господствующим на определённом этапе мнением критиков, литературоведов, преподавателей литературы и т.д. Это версии об истеричности и психопатичности Анны, о Серёже и т.д. Отчасти эти причины верны, но только как дополняющий, послуживший последними каплями фактор. Вторая группа – мнения, связанные с осмыслением романа. В частности, о том, что Анна считала себя недостойной счастья (
zeta_zena_zeta). Попутно выплыли очень любопытные сведения о том, что развод, вопреки распространённому мнению, во второй половине XIX века в России был вполне нормальным, естественным и нередким явлением (olga_s_md).
Но сам вопрос я задавала не без каверзной мысли. Всё-таки, достаточно много прополемизировав в интернет, я пришла к неутешительному выводу, который смутно бродил в моей голове и до бурных обсуждений, о том, что многие читали роман когда-то давно, не очень внимательно и с ориентацией на существовавшие тогда или появившиеся позже стереотипы. И поэтому многие представления об «Анне Карениной» – порождение не собственно литературного произведения Толстого, а этих самых стереотипов, которые либо не могут быть подтверждены текстом Толстого, либо могут быть им даже полностью опровергнуты.
Возможно, сыграл роль мой личный экзистенциальный опыт, но, перечитывая роман чуть более года назад, я была поражена тем, что у Анны и Каренина существовала реальная возможность развода, которой Анна не воспользовалась. Ещё больше меня поразила указанная у Толстого причина, её точность, верность и названность.
Экскурс в текст романа. Конец четвёртой части. После родов Анны.
О Каренине:
«Он вдруг почувствовал, что то самое, что было источником его страданий, стало источником его духовной радости, то что казалось неразрешимым, когда он осуждал, упрекал и ненавидел, стало просто и ясно, когда он прощал и любил.
Он простил жену и жалел её за её страдания и раскаяние. Он простил Вронскому и жалел его, особенно после того, как до него дошли слухи об его отчаянном поступке. Он жалел и сына больше, чем прежде, и упрекал себя теперь за то, что слишком мало занимался им. Но к новорожденной маленькой девочке он испытывал какое-то особенное чувство не только жалости, но и нежности».
<…>
«Но чем более проходило времени, тем яснее он видел, что, как ни естественно теперь для него это положение, его не допустят остаться в нём. Он чувствовал, что, кроме благой духовной силы, руководившей его душой, была другая, грубая, столь же или ещё более властная сила, которая руководила его жизнью, и что эта сила не даёт ему того смиренного спокойствия, которого он желал».
Это в пику тем, кто почему-то считает, что Каренин был бездушной машиной. Он был великодушным человеком, способным и на прощение, и на сострадание, и на любовь. И именно ему, а не Анне, досталось от общества, и именно его оно затравило. Этой душевной высоты и этих вынужденных страданий от раздвоенности между чувством и долгом не могла не чувствовать, не видеть в Каренине Анна. И тот крест, который Анна выбрала для себя, теперь нёс Алексей Александрович, нёс достойно и смиренно. И она не могла ему этого простить:
«- Я слыхала, что женщины любят людей даже за их пороки, — вдруг начала Анна, — но я ненавижу его за его добродетель.<…> Ты поверишь ли, что я, зная, что он добрый, превосходный человек, что я ногтя его не стою, я всё-таки ненавижу его. Я ненавижу его за его великодушие…»
Анна ненавидела Алексея Александровича именно за то, что прекрасно понимала, что он – лучше неё. Ей это доставляло невыносимую боль и досаду: сознание, что человек, не прикрывающийся высоким знаменем любви, в действительности больше способен к ней, чем она, способен любить сильнее и безответнее.
«И ударившему в правую щёку подставь левую, и снявшему кафтан отдай рубашку», — подумал Алексей Александрович.
— Да, да! – вскрикнул он визгливым голосом, — я беру на себя позор, отдаю даже сына, но… но не лучше ли оставить это? Впрочем, делай, что хочешь…»
«- Стива говорит, что он на всё согласен, но я не могу принять его великодушия, — сказала она, задумчиво глядя мимо лицо Вронского. – Я не хочу развода».
«Чрез месяц Алексей Александрович остался один с сыном на своей квартире, а Анна с Вронским уехала за границу, не получив развода и решительно отказавшись от него».
Вот такая вот история. Неспособность, нежелание Анны признать в Алексее Александровиче человека более благородного, более великодушного, более способного к состраданию и прощению, чем она сама, чем Вронский. Изверга и мизантропа предать легче, ему легче сделать больно, потому что тогда появляется хоть какое-то оправдание. Признать всё то же самое по отношению к человеку достойному, — расписаться в подлости, которой не найти оправдания. Отказ Анны от развода – попытка хоть как-то стать ровней Алексею Александровичу, сравняться с ним хотя бы по степени причиняемой боли. В этом страдании и мучении Анна, наверное, видела для себя искупление.
Я здесь живу... 
Недавние комментарии