«Жизнь и судьба»: время читать

«Есть право большее, чем право посылать, не задумываясь, на смерть, — право задуматься, посылая на смерть. Новиков исполнил эту ответственность».

В. Гроссман

Мастерство режиссера-экранизатора проявляется в том, что после фильма хочется прочитать книгу. А если после фильма её хочется перечитать, то это — высший пилотаж. Именно такой ас, по-моему, — Сергей Урсуляк.

В школе я читала роман (хотя сейчас уже не помню точно: возможно, не до конца). Несколько лет назад смотрела потрясший меня спектакль Додина (письмо матери Штрума, сыгранное Татьяной Шестаковой, — это, по-моему, маленький театральный шедевр). И вот уже после первой серии фильма Сергея Урсуляка мои руки непроизвольно потянулись к книжной полке. Мне казалось, что я уже не способна на подвиги чтения трехтомного романа, но две недели я просто жила в нем. И потом постоянно, неотступно к нему возвращаюсь, настолько у Гроссмана все обо всём в нашем ХХ веке и многое – о нашем сегодняшнем дне.

* * *

Тем обиднее, что премьера прошла почти незамеченной (по сравнению, скажем, с той же ужасной снежкинской «Белой гвардией»). Да, в первый раз заговорили по телеканалу «Россия» о снимающемся «Жизнь и судьба» прошлой зимой. Но с тех пор много воды утекло, и складывается ощущение, что пыла у промоутеров (т.е. телеканала) по поводу продвижения фильма Урсуляка несколько поубавилось. (Внимательно и вдумчиво прочитав роман, полагаю, что неспроста. Прав был товарищ Суслов, когда определил срок публикации – лет через двести-триста. Потому что, с точки зрения сегодняшней нашей власти, его однозначно нельзя публиковать и читать: слишком уж много ненужных и прямо-таки вредных вопросов появляется у читателя, слишком уж точно названы многие вещи).

Сергей Урсуляк как талантливый режиссер очень верно почувствовал время и снял «Жизнь и судьбу» очень вовремя. Но единицы это оценили и к нему, а потом и к роману Гроссмана обратились.

Владимир Соловьев, конечно, посвятил свой «Воскресный вечер» предстоящей премьере, но как-то уж очень формально. (Что не мешает мне безмерно уважать и поддерживать присутствовавших в студии Наталию Солженицыну и Екатерину Короткову-Гроссман, которые говорили и вели себя безупречно, и ужасаться тому, что говорили Владимир Бортко и остальные участники дискуссии). В дальнейшем интерес к фильму и вовсе сошёл на нет, а роман, похоже, так и не стал тем, который читают.

* * *

Возможно, кому-то фильм показался скучным, затянутым, занудноватым, но в этом некотором «недоигрывании» вообще и по отношению к роману, как мне кажется, кроется самое главное: во-первых, в целом это соответствует стилистике Гроссмана, а во-вторых, возникает интерес к оригинальному исходному тексту: к нему хочется обратиться после фильма (в котором больше, чем в романе, недоговоренностей, неопределенностей, скругленных углов, недосказанных вещей, в которых хочется разобраться). Вот именно это желание расставить все точки над i вдохновляет на прочтение романа (и Гроссман в этом смысле не только не разочаровывает, но совершенно потрясает глубиной, масштабами, истиной излагаемых мыслей и формулируемых выводов). По крайней мере, для меня при в целом хорошем до того знакомстве с романом высоты Гроссмана-мыслителя показались головокружительно недосягаемыми.

То ли я читала раньше плохо, то ли думала мало, но в этот раз для меня стало неожиданным открытием, что в СССР жил и творил писатель, по уровню рассматриваемых (и понимаемых, и излагаемых) философских проблем не уступающий Достоевскому. Без сомнения, стоящий с ним (что, похоже, для большинства до сих пор совсем не очевидно) в одном ряду.

И «Жизнь и судьба» — один из самых значимых и обязательных к прочтению романов не только XX века, но и всей мировой литературы.

* * *

Актерский ансамбль полностью «попал» в образы. Возможно, кто-то из героев романа может представиться и по-другому, но я поймала себя на мысли, что имеющиеся в моей голове образы (в частности, и после спектакля в МДТ) совершенно не противоречат выведенным в фильме, а как бы существуют параллельно, и я понимаю, что и Маковецкий — Штрум, и Курышев — Штрум. И еще какой-то третий, не совсем определившийся романный – Штрум. И все они – об одном и том же человеке.

Сюжетные линии в сценарии по сравнению с романом кое-где изменены, но это совершенно не искажает написанного Гроссманом и представляется допустимой творческой интерпретацией сценариста и режиссера.

* * *

Роман Гроссмана многослоен, в нем целый мир связанных разными нитями героев, он — о войне, о Сталинграде, о военных комиссарах и боевых командирах, об ученых, о нравственном выборе человека, о солдатах, о лагерях, о старых большевиках и новых партработниках, о вере и трусости признаться в том, что ты убивал ни в чём не повинных людей, женщин, детей и стариков, о газовых камерах, о нацистской идеологии убийства, о судьбе евреев, о коллективизации и раскулачивании, о 1937 годе. О том, почему у всех врагов народа – чистосердечные признания в том, чего никогда не могло не то что быть, но даже присниться. О том, что такое «10 лет без права переписки». О том, почему молчали, когда брали друзей и родственников, в чьей невиновности были уверены так же, как в своей собственной.

Казалось бы (думаю, многие скептически настроенные и циничные читатели так и посчитали, равно как и зрители, видевшие фильм, так и подумали), нам всё давно известно. Что нового Гроссман и Урсуляк могут рассказать?

Неплохо зная историю XX века, войны, Сталинграда, не питая никаких иллюзий по поводу сталинского СССР и считая для себя вопрос с этим периодом истории полностью решённым, отдельные фрагменты романа стали для меня откровением, вторым глубинным прозрением. Некоторые вещи, которые до того я понимала, оказывается, исключительно умозрительно, стали прочувствованными как будто на собственной шкуре, до каждой косточки и клеточки, до каждого нервного окончания.

Я и раньше этим не грешила, но теперь точно никогда не задам идиотского вопроса о том, почему молчали и не протестовали. Истории Крымова, после Сталинграда попавшего в застенки на Лубянке, достаточно, чтобы осознать, что такое создаваемый годами «госстрах», который – совсем не страх за собственную жизнь (попадавшие туда люди неоднократно рисковали ею на поле боя и за честь почитали на нём погибнуть). Такого дикого унижения, последовательного, системного уничтожения человеческого достоинства, многодневных пыток без сна и издевательств не вынесет ни один самый безрассудно храбрый в бою человек. И хотя примешивалось нередко к этому «ведь меня-то не берут, значит, в чём-то остальные виноваты», конечно, не в этом было главное. Страх оказаться не человеком, страх умереть, как подзаборная собака, обесчещенным и опозоренным, оставить опозоренными жён и детей, братьев, родителей и знакомых гораздо страшнее самой смерти.

В конце второй книги есть гениальный фрагмент в несколько невыносимых страниц о том, как выгруженные из эшелонов евреи медленно проходят путь от дверей вагонов до газовой камеры, в которую впускается газ и в которой навсегда засыпает человеческое сознание. Никакого педалирования дешёвой сентиментальности, никакого даже малейшего намёка на спекуляцию на столь благодатную в плане слезоточивости тему. Даже не помню, появилась ли хотя бы слезинка в моих глазах при чтении этих страниц, но состояние полного оцепенения от ужаса не покидало долго, да и сейчас, стоит только вспомнить, кровь холодеет.

В романе нет чёрно-отрицательных персонажей, законченных негодяев и подлецов и отъявленных злодеев, равно как нет и бело-положительных героев. Все люди – люди. Гроссман показывает, как тоталитарная система загоняет их поведение в установленные рамки, как предопределяет их выбор и тем фактически лишает нравственного выбора, лишает даже права этот выбор сделать. Как в колебаниях между добром и злом система творит последнее, не забывая выстраивать при этом идеологию его оправдания.

Николай Александрович Бердяев писал: «Государство призвано не для того, чтобы превратить жизнь в рай, но для того, чтобы не дать превратиться ей в сущий ад». Тоталитарная система, как сталинская, так и гитлеровская, – это система, которая превращает жизнь в ад, которая вытаскивает, культивирует и множит в человеке все самые тёмные, самые низменные стороны его животной натуры, намеренно и систематически убивает в человеке человеческое.

* * *

Прошлой осенью BBC записала по роману Гроссмана радиоспектакль (а я полагала, что этот жанр давным-давно умер). Но самое удивительное даже не в этом, а в том, что после того, как он вышел в эфир, «Жизнь и судьба» неделю возглавлял список бестселлеров в Amazon.