Я здесь живу...
To be myself is something I do well
“Огни притона” Александра Гордона в “Закрытом показе”. 10 февраля 2012
Вообще мне с самого начала эта затея с тем, чтобы показать фильм Александра Гордона в “Закрытом показе”, да ещё его и обсудить, показалась большим творческим мужеством и настоящей честностью Гражданина Гордона. После всего, что было сказано в студии, в том числе им самим, о режиссёрах, сценаристах и современном российском кино в принципе, только стремление к предельной честности перед собой и зрителем могло сподвигнуть Александра Гордона представить на суд студии и зрителя свои “Огни притона”. Я не могу не восхищаться этим поступком.
* * *
Когда фильм мне однозначно не нравится, я всегда пытаюсь гораздо глубже докопаться до сути своих претензий, понять их, чем в случае, когда фильм мне скорее нравится. Поэтому “Огни притона” до сих пор не дают мне покоя. Тем более что a priori мои симпатии были на стороне создателей фильма, потому что я бесконечно ценю Александра Гордона и очень неравнодушна к Оксане Фандере. Но увы…
У фильма, на мой взгляд, есть несколько серьёзных проблем. Первая и, возможно, самая большая: к вопросу об авторской позиции. Меня чрезвычайно удивило, что вопрос об авторском высказывании, его ясности и ценности, столь часто задаваемый самим Александром Гордонам в других выпусках программы, ни разу со всей очевидностью не возник в этом “Закрытом показе”, посвящённом “Огням притона”. А между тем именно пусть не отсутствие, но какая-то расплывчатость того, что хотел сказать автор и насколько это стоит того, чтобы быть сказанным, повлияла на то, что для меня фильм не смотрелся как целостное произведение, а развалился на множество отдельных кусочков и фрагментов.
Если квинтэссенция – это “Людей жалко, особенно всех”, изрекаемое из уст героини Оксаны Фандеры Мамы Любы, то как раз жалеть-то своих героев режиссёр не даёт, не позволяет. Складывается ощущение, что он как бы не подпускает зрителя слишком близко к своим героям, держит их на определённой дистанции, не даёт проникнуть в душу персонажей и поэтому заразиться искренней человеческой жалостью к ним. Всё смотрится, как “за стеклом”. Я не берусь утверждать, что причина такого ощущения именно в этом, но Валерий Жереги озвучил в студии свою претензию к фильму: то, что он снят преимущественно средними планами. Возможно, именно это повлияло на то, что происходящее на экране не рождает сопереживания и сострадания к героям.
Как-то мельком Александр Гордон заметил, что есть же в конце фильма, после “смерти” Мамы Любы Гарри, уставившийся в высокое и безграничное небо своими по-детски чистыми голубыми глазами. Это вроде бы надежда на что-то лучшее и светлое, но меня смутило отсутствие связи между мытарствами Мамы Любы и других героев с этими голубыми глазами. Неважно, что кто-то мучается, но зато у кого-то будущего всё будет светло и легко? Мучения и страдания героев должны быть чем-то оправданы, а здесь они не оправдываются радостным взглядом Гарри.
С поразительной навязчивостью Александр Гордон говорил о своей “любви к зрителю”, но мне не показалось, что фильм сделан для зрителя: скорее, для себя, для узкой группы создателей, которым – в этом нет ничего плохого, но это не имеет отношения к зрителю, – нравилось снимать то, что они снимали.
Оксана Фандера в конце программы сказала, что кино “сентиментальное, провинципальное, советское”. Я согласна, хочется чего-то такого ностальгически прекрасного среди сегодняшнего довольного жёсткого и, в целом, скорее безрадостного российского кино. Но одно дело – наивный советский кинематограф пятидесятилетней давности, и совсем другое – ностальгическое воспроизведение этой наивности в сегодняшнем кино. Не оставляет ощущение подделки, как пластиковые ручки с золотым напылением в Большом театре.
Александр Гордон пояснил свой пролог: одним мазком показал колоритную Одессу с курицей, похожей на Майю Плисецкую, и сразу же отказался от этой задачи в фильме. Подозреваю, что это субъективное впечатление, но для меня как для зрителя, очень важно, когда чётко обозначают место и время действия, потом этим месту и времени соответствовать. А если намерения соответствовать нет, всё-таки честнее вынести действие в абстрактное и не акцентируемое безвременье и пространство.
Пожалуй, самой большой проблемой для меня стал выбор главной героини – бывшей проститутки, а теперь содержательницы борделя Мамы Любы, которую сыграла Оксана Фандера. Кого она играет? Я не могу понять эту героиню, не знаю про неё практически ничего (про её внутренний мир), кроме смертельной, безысходной усталости, которая и мне как зрителю к середине фильма передаётся. И не могу понять не потому, что Оксана Фандера недостаточно талантливая актриса – она актриса изумительная, может сильно действовать в кадре одними глазами. В данном случае, по-моему, снова сыграла роль невнятная авторская позиция: кого он хочет показать? Это беда, что из фильма зритель не узнаёт ничего о прошлом героини, которое, между тем, чрезвычайно важно для того, чтобы проникнуться сочувствием к ней. Потом, когда в центре повествования бывшая проститутка, вопрос о её прошлом становится отнюдь не праздным: это ключ к пониманию героини. А в “Огнях притона” нет даже намёка на этот ключ.
Я думаю, корни этой проблемы лежат гораздо глубже: в сюжете журнала “Сеанс” совершенно точно провели параллель героинь-проституток от Достоевского и Куприна к Интердевочке и героине Оксаны Фандеры в “Огнях притона”. Всё так, но суть заключается в том, что явление проституции как крайней нужды, понятное и естественное в романах Достоевского, “Воскресении” и “Яме”, становится принципиально другим в советское и – что ещё важнее – постсоветское время.
Мотивы и интенции, существовавшие у Сонечки Мармеладовой и Катюши Масловой, совершенно неприемлемы и неприменимы в случае, когда речь идёт об Интердевочке и последовавших за ней. В XIX веке социальная ситуация была таковой, что у женщины, оказавшейся на грани нужды, другого выхода не было. В советское и постсоветское время этот выход всё-таки был и есть, и истории женщин, оказывающихся в борделе, требуют глубокого переосмысления в искусстве. Стандартная схема “крайней нужды” неприменима уже к Интердевочке Елены Яковлевой. Одно дело – пьющий отец, больная чахоткой мачеха и маленькие детишки семьи Мармеладовых. Совершенно другое – желание носить фирменные шмотки и ездить на собственном автомобиле у Тани Зайцевой. На мой взгляд, современное искусство, в том числе кино, упорно не желает осознавать эту колоссальную разницу и поэтому автоматически стремится сделать из проститутки “страдалицу за всех”, воспринимая доставшийся от классической литературы, но совершенно не работающий штамп как само собой разумеющееся И, возможно, именно поэтому мне как зрителю в это “всестрадание” Мамы Любы не верится. И именно поэтому я хочу знать историю Мамы Любы “от и до” и не верю героине без прошлого.
Я здесь живу... 
Недавние комментарии