-
Отслеживать
Отслеживаемые сайты
Уже есть учётная запись WordPress.com? Войдите в систему.
To be myself is something I do well
Наверное, эта запись в меньшей степени собственно о фильме и в большей степени – о моих мыслях, вызванных просмотром и дальнейшим обсуждением. Впрочем, этим всегда жила русская критика, и произведение даже Пушкина – лишь повод высказаться лично и быть услышанным (во многом благодаря опять же Пушкину).
* * *
“Вы слышали, что сказано древним: не убивай; кто же убьет, подлежит суду? А я знал одного человека, у которого был очень плохой слух. Он не слышал, когда говорили, не убей, быть может, потому, что он был в плеере. Он не слышал, не убей, он взял лопату, пошел в огород и убил”. Я думаю, это и есть квинтэссенция и фильма (текста), и собственно всего поколения сегодняшней потерянной молодёжи, которого нет. Вот именно это: он был в плеере и потому не слышал, когда сказали “Не убий” – самое страшное в нашей сегодняшней жизни. И оно есть, и оно рядом, и именно отсюда застреленные водители снегоуборочных машин, не вовремя оказавшихся на дороге пешеходов, убитые просто так люди, случайно проходившие мимо под чьими-то окнами и т.д.
Сторона противников фильма была представлена гораздо ярче его защитников, но аргументы их, как и почти всегда, снова весьма неубедительны. По крайней мере, в той части, где обсуждаются смыслы, мысли, идеи и посылы “Кислорода”.
В конце обсуждения для меня вдруг стали очевидными ответы на важные (не скажу важнейшие) вопросы о фильме:
1) для кого фильм? – думаю, что не для молодёжи, а как раз для поколения тех самых противников, которые так яростно его ругают;
2) о чём фильм? – фильм о сегодняшней молодёжи; это попытка рассказать старшему поколению о том, что происходит с молодым (а то ведь раздаются же нелепые вопросы о том, откуда взялась вдруг ни с того ни с сего Манежная площадь);
3) почему использован, как минимум, нетрадиционный язык (и в прямом смысле, и в смысле языка кино)? - так вот именно потому, что сегодняшняя молодёжь на нём говорит, и именно его, это языка, старшее поколение, призванное молодёжи что-то объяснять и втолковывать (в том числе про нравственные проблемы), не понимает и не принимает.
Конечно, ощущения могут быть субъективны, но я не тешу себя иллюзией, что для поколения “Как я провёл этим летом” заповедь “Не убий” столь беспрекословна, что её не нужно объяснять. В том-то и беда, которую ни в какую не хочет осознать поколение “критиков” и “противников” фильма, что сегодняшние девятнадцатилетние не принимают эту заповедь на веру, и вообще порой не принимают (чему свидетельством многие события последнего времени). Им нужно что-то объяснять и втолковывать, совершенно заново, потому что они – “чистый лист”, и нельзя полностью отрицать в этом вины старших поколений (хотя не на них одних, безусловно, она лежит). Я думаю, именно поэтому так яростно кричит старшее поколение, что это бред и чушь: просто им страшно признать собственные ошибки и провалы в воспитании, которые теперь не восстановишь и не исправишь по мановению руки. И именно поэтому вопросы о том, что делать, после событий на Манежной – нелепы и пусты. Делать нужно было лет десять-пятнадцать назад, когда, совершенно справедливо, было уничтожено как система воспитания (подчеркну, не образования, а именно воспитания) начальное и среднее образование. Потом получено высшее, и молодёжь – образованные, профессиональные чудовища с абсолютным отсутствием нравственных ориентиров (ни в коем случае не отношу этого к создателям фильма). И вот с этим поколением, как это ни прискорбно, необходимо вести диалог искусству, и именно до этого, такого вот поколения – что-то доносить.
И глупо твердить, что заповеди не поддаются (не должны поддаваться) сомнению, и поэтому фильм – своего рода богохульство и говорить тут не о чем. Известно ведь, что и Фёдор Михайлович всю свою жизнь сомневался и метался, свешивался в пропасть и проверял её глубину. И вся русская литература на таких вот метаниях и сомнениях, поисках Бога основана. И Достоевский очень своевременно почувствовал появление поколения нечаевцев, тех самых, для которых заповеди перестали быть столь безотносительными и непреложными истинами. И начал об этом писать, хотя многим казалось, что непонятно, о чём. Есть о чём разговаривать, и разговаривать непременно надо, здесь и сейчас.
И разговаривать нужно тем языком, который понятен представителям именно молодёжи и который так не приемлет старшее. Это как с детьми: нам кажется смешным, простым и порой нелепым их язык, их логика, их образ мыслей и восприятия, но пытаясь научить их чему-то, мы подстраиваемся под них (а не пытаемся дотянуть их до уровня Толстого и Достоевского), мы говорим с ними на их языке, чтобы им было понятно, чтобы то, что мы пытаемся донести, “дошло”. И кто скажет, что Чуковский и Маршак – это не искусство, не литература, пусть даже детская?
Чем принципиально отличается эта модель детского воспитания и обучения от взаимоотношений молодёжи и старшего поколения, в том числе в искусстве? Думаю, что принципиально это одно и то же. И значит, нужно учиться говорить на новом языке (он нов для искусства и нов для старшего поколения, а для молодёжи уже является вполне органичным) и на нём доносить те простые истины, которые потерялись лет пятнадцать назад. Они просто исчезли, пропали, и их нужно восстанавливать. Это как деменция, проявившаяся в потере ценностей, своеобразный инсульт, случившийся у целого поколения и унёсший из его жизни жизненно важные, значимые вещи. И не нужно тешить себя иллюзиями, что можно с этим поколением говорить языком Достоевского, цитатами Мандельштама, строками Ахматовой: уровень начитанности существенно ниже уровня пятнадцатилетнего подростка тридцатилетней давности, и поэтому глубокое заблуждение, когда пятидесятилетние по себе, по своему уровню культурного образования начинают мерять сегодняшних подростков и юношей. Они другие, и хотим мы того или нет, модель диалога нужно менять, и содержание диалога – тоже.
Конечно, это страшно, – идти непроверенным путём, гораздо легче твердить про гениальность Достоевского, Захарова и великих актёров его театра, проверенных временем, жизнью, ещё Бог знает чем. Я снимаю перед ними шляпу, мне нравится старая театральная школа, мне нравится классика в литературе, театре и кино. Но недавно я была на “Трёх сёстрах” в постановке Льва Додина. Рядом с нами сидела пара молодых людей лет двадцати, студентов одного из петербургских вузов. Из их обсуждения на протяжении спектакля я поняла, что они никогда не читали ни “Трёх сестёр”, ни вообще пьес Чехова (и были очень удивлены, когда привёдшие их туда родители, оказывается, “были в курсе” происходящего на сцене по литературному оригиналу). Они вообще не понимали, что мечутся и чем страдают чеховские герои, и причём здесь постоянное повторение (у Додина несколько педалированное) о необходимости работать. Эти молодые, очень приличные, наверное, в профессиональном смысле неплохо образованные люди были совершенно далеки от происходившего на сцене (хотя меня это задевало за живое чуть ни до слёз).
И поэтому, хотим мы себе в этом признаваться или нет, сегодняшняя проблема – совершенно другая, и для её решения нужно искать свои пути, собственные, новые, а не оглядываться только на состоявшихся живущих великих и признанных посмертно классиков. И вот именно этого-то, мне кажется, противники фильма жутко боятся и не хотят.
Потерянные заповеди сами по себе ниоткуда не возьмутся – их нужно заново донести. И никто не сделает это за нас, и поэтому не надо абстрагироваться от проблемы и твердить, что всё хорошо. И внутри Садового кольца, и за его пределами заповеди и совесть в одинаковой степени потерялись, и в этом смысле нет проблемы разделения на Москву и провинцию. Более того, эта проблема вообще носит глобальный характер: достаточно посмотреть на погромы в Греции и Великобритании. Пока у меня всё хорошо – я никого не трогаю, но как только мне начинают перекрывать кислород (простите за каламбур), – наплевать на всех: я буду жечь чужие машины, громить чужие витрины, махать бейсбольной битой направо и налево. Неужели же это не признак того, что заповеди перестали во всём мире быть неоспоримыми истинами? Отсюда перемещение героев из города в город в бесконечном беге представляется не просто оригинальной метафорой, а чем-то более реальным и действительным.
* * *
И есть ещё, мне кажется, один очень важный момент уже непосредственно о фильме (“тексте”). В нём значительная роль отведена музыке, звуку, речи (её звучанию). Это, честно скажу, захватывает слух и внимание. И это же настраивает на восприятие фильма: не только и, возможно, не столько на рациональном, сколько на иррациональном уровне (хотя меня это привело к вполне рациональным мыслям, которые я могу разумно аргументировать). Фильм нужно воспринимать так же, как музыку: не спрашиваем же мы себя, что хотел сказать ля-минором Бетховен и что имел в виду в allegro Рахманинов, в самом деле?..
Я здесь живу... 
Недавние комментарии